Стили привязанности у взрослых
Боулби отмечал, что паттерны привязанности коррелируют с паттернами социального и игрового поведения с другими взрослыми (не матерью). Эта корреляция наблюдается «на второй и последующий годы жизни», несмотря на то, что все доступные на тот момент научные данные говорили о том, что она продолжает существовать до 5–6 лет. В наше время стили привязанности, разумеется, уже соотнесли и со стилем привязанности взрослых в романтических отношениях, риском суицида, депрессии, а также с абьюзивностью у взрослых, о чем и идет речь в нашем исследовании (12, 18–21). В обзоре крупнейших лонгитюдных исследований классификаций привязанности Фонаги и его коллеги пришли к выводу, что 68–75% взрослых сохраняют тот же стиль привязанности, который был у них в детстве (21). Прежде чем перейти к разговору о связи привязанности с абьюзивностью во взрослом возрасте, важно более подробно описать саму природу стилей привязанности и их корреляцию с тем, что я называю хроническим гневом в близких отношениях, или «сценарием гнева». Эмпирическое изучение особых различий реагирования на привязанность и сепарацию от фигуры привязанности начала Мэри Эйнсворт. Эти реакции впервые были зарегистрированы в ходе проекта «Незнакомая ситуация», где в рамках эксперимента ребенка разлучали с родителем. На основе наблюдений за поведением младенцев их распределяли на демонстрировавших три категории привязанности: надежная, тревожно-избегающая и тревожно-амбивалентная.
Младенцы первого типа, с «надежной» привязанностью, радовались возвращению матери, тянули к ней руки и прижимались к ней всем телом. Их было довольно легко утешить, а от детей других групп они отличались частотой, с которой эмоционально обращались к матери, и способностью искать утешение и давать себя успокоить в состоянии дистресса. В эту категорию попадает около 62–75% американцев среднего класса (18). Люди, ухаживающие за этими младенцами, с готовностью воспринимают, точно интерпретируют и целесообразно реагируют на них. Эти люди (в основном матери) обеспечивают детям предсказуемую и контролируемую среду, которая способствует регуляции возбуждения младенца и его ощущению эффективности (22). Иногда обозначаемая термином «сонастроенность» основная черта восприимчивости этих матерей состоит в том, что родитель отражает эмоциональное состояние, проявляемое младенцем (например, с помощью выражения лица и издаваемых звуков). Несмотря на большую разницу в способности разных матерей делать это, сонастроенность обладает огромной важностью. В эпохальной работе «Регуляция аффекта и происхождение личности» Аллан Шор аргументированно утверждает, что от должной материнской сонастроенности во время критических периодов неврологического созревания зависит здоровое развитие ребенка. Процессы привязанности оказывают влияние на физическое развитие нейроструктур, управляющих эмоциями (23). Новаторские идеи Шора о сущностной роли привязанности для неврологического развития далее изучались им и в других работах (24, 25), а также в трудах других исследователей (26). Не только развитие нейроструктур, но и их способность общаться между собой интегрированным образом — то есть сама суть функционирования мозга — зависит от наличия здоровой привязанности.
Второй стиль привязанности, описанный Эйнсворт, «тревожно-избегающий» (также называемый отвергающим), производит впечатление независимости. Эти младенцы исследуют среду, не полагаясь на мать, не оборaчиваются, чтобы убедиться в том, что она рядом (как делают дети с безопасной привязанностью). При сепарации от матери тревожно-избегающие младенцы не проявляют признаков тревоги, а когда мать возвращается, отталкивают ее или избегают. Младенцы с тревожно-избегающим стилем привязанности общаются с матерью только при условии, что у них все хорошо. Попадая в состояние дистресса, они не подают сигнала близкому человеку и не ищут телесного контакта. Многие из перечисленных видов поведения можно наблюдать и в шестилетнем возрасте. Тревожно-избегающие дети не направляют внимание на мать, когда она возвращается, дистанцируются от нее физически, чувствуют неловкость при обсуждении сепарации и отворачиваются от других членов семьи на семейных фотографиях (17). Таким образом, для тревожно-избегающего стиля характерен следующий набор реакций: минимальные проявления аффекта или дистресса в присутствии матери и избегание фигуры привязанности в условиях, где обычно (при наличии безопасной привязанности) дети ищут близости и взаимодействия. Эти младенцы направляют все внимание на среду и активно игнорируют родителя. Роберт Карен описывает эту группу так:
Избегающий ребенок действует обратным образом (по сравнению с амбивалентным). Он злится и отдаляется (но степень привязанности при этом не снижается). Его мольбы о внимании отвергаются, это причиняет боль, и дальнейшее обращение к матери кажется невыносимым. Ребенок будто бы говорит: «Да кому ты нужна — я и сам справлюсь». Часто вместе с этим отношением развивается идея собственной грандиозности: я великий, мне никто не нужен… Боулби полагает, что именно избегающий стиль привязанности лежит в основе нарциссических черт личности — одного из наиболее распространенных психиатрических отклонений нашего времени (с. 50).
В эту категорию попадает примерно 32% детей из выборки Эйнсворт. Матери тревожно-избегающих детей обычно нечувствительны, мало реагируют на ребенка и дают ему мало стимуляции, а физический контакт вызывает у них отвращение. Эти матери отвергают просьбы детей в утешении и ободрении и много говорят, чтобы заглушить проявления эмоций. Если эти вербализации не смягчают аффективные проявления младенца, то за ними следует «садистическое отсутствие сонастроенности» (то есть выражение смещенных искаженных чувств). Такие матери обычно не помнят подробностей собственного детства или идеализируют отношения с родителями — несмотря на то, что у них есть воспоминания о противоречивом опыте отвержения. По наблюдениям психолога Ким Бартоломью, поведение тревожно-избегающих детей можно интерпретировать как отсутствие необходимости или желания контакта, но есть убедительные данные, говорящие об обратном. Например, у тревожно-избегающих детей в момент сепарации учащается сердцебиение, при этом внешние признаки дистресса у них отсутствуют (27). Бартоломью делает из этого вывод о том, что концентрация этих детей на внешних неодушевленных объектах является формой смещения, отражающейся в таком способе поведения. Более того, несмотря на то, что тревожно-избегающие дети редко проявляют агрессию в «Незнакомой ситуации», дома они могут довольно агрессивно вести себя по отношению к матери (28, 29).
Чем выше степень избегания в момент воссоединения с матерью, тем больше гнева и зависимого поведения ребенок будет проявлять в следующие недели. Этот факт тоже говорит в пользу идеи Боулби о том, что гнев представляет собой протестное поведение, цель которого — увеличить близость с матерью. Следовательно, гнев, выражаемый избегающими детьми по отношению к матери в менее стрессогенной обстановке (как правило, в качестве реакции на отвержение или неэмоциональное обращение), можно считать доказательством того, что они не равнодушны. При сепарации избегающие младенцы реагируют гневом на мать, однако проявления гнева в такой ситуации слишком рискованны, ведь может произойти снижение уровня близости, поэтому гнев подавляется и замещается на «холодное», отстраненное избегание (22, 30). Гневные импульсы выражаются в менее стрессогенных ситуациях. Дети, сталкивающиеся с хроническим отвержением, испытывают особенно сильный гнев, но при этом в большой степени избегают любого его проявления. Опять же, в менее стрессовых обстоятельствах гнев выражается косвенно. Бартоломью утверждает, что за поведением хронически избегающих людей может стоять выраженный и не находящий разрешения паттерн сближения-избегания: угрозы ведут к появлению тенденции к сближению с фигурой привязанности, которая отвергает физический контакт, и таким образом возникает отстранение, сопровождающееся еще более сильной потребностью в привязанности. Самоподдерживаемая обратная связь такого рода приводит к хроническому избеганию (которое предположительно сопровождается хронически неудовлетворенной потребностью в привязанности). Следовательно, для тревожно-избегающего стиля привязанности центральной темой служит гнев. Согласно данному описанию, возникает вопрос, может ли определенный паттерн указывать на эмоциональное происхождение отстраняющегося стиля поведения, при котором гнев подавляется. Гейла Марголин обнаружила сходства в стиле коммуникации у физически абьюзивных и отстраняющихся пар (31). В обоих случаях наблюдается низкая степень ассертивности и склонность к избеганию конфликтов.
Третья категория младенцев, тревожно-амбивалентная (также известная как замкнуто-фобическая, или тревожная), склонна цепляться за мать и сопротивляться самостоятельному исследованию комнаты. Они приходят в сильнейшее возбуждение в момент сепарации, часто очень сильно плачут. Эти младенцы обычно ищут контакта с матерью, когда она возвращается, но при этом в гневе выгибаются, отстраняясь от нее, и их очень сложно утешить. Причины такого поведенческого паттерна состоят в том, что у этих детей гнев и ужас, что их покинут, каким-то образом сливаются воедино. Матери таких младенцев, как правило, очень непоследовательны и наименее уверенно справляются с уходом за ребенком на ранних этапах (30). Позднее эту категорию разделили на две группы: тревожно-амбивалентную и замкнуто-фобическую. Первая группа испытывает постоянную тревогу в близких отношениях, вторую все время разрывают амбивалентные импульсы. Карен описывает формирующийся у детей с такой привязанностью стиль поведения следующим образом:
Амбивалентный ребенок (таких около 10% детей среднего класса в Америке) отчаянно пытается повлиять [на его мать]. Он цепляется за то, что иногда он все-таки добивается от нее реакции. Он понимает, что она будет реагировать — иногда из чувства вины, — если он постарается поднять шум посильнее. Поэтому он постоянно пытается держаться за нее или наказывать ее за недоступность. Он сильнейшим образом зависим от нее и от попыток изменить ее (11, с. 50).
Эти стили привязанности представлены на рисунке 7.1.
Эти амбивалентные дети на удивление похожи на физически абьюзивных мужчин (32, 33). Интенсивность проявления поведения и потребность оказать влияние на женщину напоминают описания абьюзивной личности и мотива власти, который Уинтер считает основополагающим для «Дон Жуана» — сексуально распущенного мужчины, зависимого от последовательных паттернов сексуального завоевания-покидания (34, 35).
В лонгитюдном исследовании Алан Срауф показал, что третьеклассники с тревожной привязанностью обладают наиболее плохо сформированными социальными навыками и страдают от явных психиатрических нарушений (29). У людей с тревожным стилем привязанности снижена способность формировать круг социальной поддержки и при необходимости обращаться к нему за помощью. Следовательно, присутствующий на протяжении всей жизни паттерн изоляции может формироваться на основе раннего опыта, говорящего о том, что нельзя полагаться на поддержку других людей. Агрессивные мужчины, как правило, нелюдимы и малообщительны. К тому же у них развиваются определенные ожидания от противоположного пола. Например, при отсутствующем отце и требовательной (но недоступной) матери мальчик учится тому, что от мужчин нет смысла ожидать эмоциональной поддержки, а женщины, кажется, дают эту поддержку, но слишком требовательны, и им нельзя доверять. В результате он отстраняется и замыкается в себе, оставаясь наедине с гложущим чувством гнева.
Неудавшаяся привязанность: психопатология развития
Интуиция подсказывает нам, что если младенец регулярно подвергается насилию со стороны одного из родителей, то у него может не сформироваться привязанность к этому человеку. Однако факты говорят о том, что в таких обстоятельствах возникают сильнейшие связи — связи, для которых характерны одновременно и близость, и подавленный гнев. Как пишет Боулби, «мы можем предположить, что нападение из любого источника вызывает страх и отстранение. Удивительно, что в данной ситуации нападение исходит из самой тихой гавани, от оплота безопасности, и, разумеется, это способствует формированию противоречивых тенденций. От одной этой угрозы или сигнала ребенок воспринимает два послания: “уйди от меня” и “ищи безопасность”» (4, с. 209).
В уже ставшем классическим исследовании Х. Харлоу и М. Харлоу «злые суррогатные матери» дуют на малышей макак-резусов неприятными потоками воздуха, колют их иглами, бросают на пол или так сильно трясутся, что у малышей стучат зубы. Ничто из вышеперечисленного не мешало малышам макак продолжать формировать привязанность, из чего авторы сделали вывод, что «вместо того, чтобы сформировать невроз в экспериментальных условиях, мы нашли технику усиления привязанности к матери» (36, с. 206). По сути Харлоу воспроизвели в рамках эксперимента детский абьюз, когда комфортный контакт перемежается вредоносным поведением. К их удивлению, процесс привязанности не ослаб, а, наоборот, стал протекать более сильно.
Последствия плохого обращения с системой привязанности человеческих младенцев были изучены Патрицией Криттенден и Данте Чиккетти (21, 37–40). Большинство исследований представляют собой изучение семей, которые из-за плохого обращения с детьми попали в поле зрения социальных служб. При рассмотрении привязанности подвергающихся насилию детей становится очевидно, что для них характерны тревожно-амбивалентная привязанность и гнев, а также избыточная близость в качестве компульсивного послушания. Авторы рассматривают такое поведение у подвергшихся насилию детей как способ, с одной стороны, поддерживать привязанность, а с другой стороны, отрицать постоянный гнев на абьюзивного «родителя». Другими словами, подвергшиеся насилию дети в будущем могут стать гиперконтролирующими абьюзивными супругами, а паттерн тревожно-амбивалентной привязанности превратится в сырье для формирования цикличной личности. Переполненные яростью, не способные ее выразить, обладающие негативными репрезентациями себя и женщин/мужчин, но тем не менее испытывающие цикличное влечение к противоположному полу в силу повторяющегося паттерна «тяни-толкай», тревожно-амбивалентные дети являются прототипом абьюзивного взрослого.
Ребенок абьюзивных родителей вынужден формировать привязанность с человеком, который одновременно осуществляет уход и заботу, но при этом причиняет боль и травмы. Ярость, испытываемая в контакте с таким родителем, подавляется и не находит выражения до тех пор, пока уже во взрослом возрасте у человека не появляются похожие по степени близости отношения. В то же время в какой-то момент ребенок превратится в подростка и будет поглощен формированием публичной персоны. Внутренний хаос будет оставаться латентным до тех пор, пока возникновение близкой привязанности во взрослом возрасте не повлечет за собой отработку эмоционального сценария, появившегося в опыте изначальной привязанности (41–43). Абьюзивные мужчины и женщины, подвергавшиеся физическому насилию в родительской семье, находятся в группе риска по формированию тревожно-амбивалентной привязанности (44, 45). Если раньше считали, что такая «трансгенерационная передача» насилия происходит главным образом за счет моделирования поведения, то теория и исследования привязанности говорят о том, что происходит нечто большее: формирование неверных внутренних схем, поврежденного образа себя и ожиданий от привязанности с другими людьми, смешанных со страхом и яростью. Также здесь мы наблюдаем отсутствие нейронных структур и их интеграции, которая могла бы помочь испытывать здоровые эмоции во время конфликта. Так и закладываются основы абьюзивности. Опыт насилия в детстве — это не просто выученные паттерны поведения. Он влечет за собой тревожно-амбивалентный стиль устанавливания связи, порождающий склонность к излишней требовательности и гневу в романтических отношениях во взрослом возрасте — именно так подвергающиеся насилию женщины описывают своих мужей, и эти черты соответствуют характеристикам патологии пограничного расстройства.
Взрослая привязанность и проблемное поведение
Интригующие факты об устойчивости стиля привязанности можно найти в исследовании психолога Роберта Сильвермана (46). Утверждая, что «мощное бессознательное желание единства с “хорошей матерью из раннего детства” и удовлетворение этого желания может способствовать адаптации», Сильверман и его коллеги показывали субъектам исследования подсознательную стимуляцию (продолжительностью 4 миллисекунды) в виде текста «Мы с мамочкой — одно целое». Эта стимуляция оказывает благотворное влияние на целый ряд поведенческих проблем от шизофрении до курения. Сильверман описывает эту технику как «активацию симбиотических фантазий (фантазий о единстве)», при которой «репрезентации себя и другого сливаются и смешиваются», когда мать на очень раннем этапе жизни воспринимается как утешающая, защищающая и питающая» (46, с. 1297). В данном исследовании также говорилось о том, что позитивный эффект был сильнее у мужчин, чем у женщин, то есть имелись гендерные различия. Сильверман выдвинул гипотезу, что этот факт может отражать следующую динамику: у дочерей меньше оснований для дифференциации от матери, чем у сыновей. Эксперименты с «Мы с папочкой одно целое» и «Мы с моим любимым одно целое» оказывали благотворное воздействие на шизофрению и тревожные расстройства у субъектов женского пола. Сильверман предположил, что активация фантазий о единении снимает тревогу и удовлетворяет потребность в зависимости, а также подтвердил свою гипотезу эмпирическими результатами. Несмотря на то, что Сильверман и его коллеги проводили исследования в группах субъектов с различными взрослыми проблемами, они не регистрировали стили привязанности субъектов (40). При учете, что взрослые с ненадежным стилем привязанности имеют куда меньше опыта идеальной материнской заботы, чем взрослые с надежной привязанностью, можно ожидать, что благотворное воздействие такой подсознательной стимуляции на них будет разным.
Мост от младенческой к взрослой привязанности наконец-то был построен эпохальной работой социопсихологов Синди Хазан и Филипа Шейвера, которые совершили практический переход от изучения младенческой привязанности к описанию стилей привязанности у взрослых в нашумевшей статье «Романтическая любовь как процесс привязанности» (18). Эти авторы утверждают, что взрослая романтическая любовь обладает свойствами привязанности, которые являются производными от ее младенческих форм:
Устойчивость характеристик личности в первую очередь связана с устойчивостью ментальных моделей, которые создаются за счет довольно стабильной обстановки в семье… Мы готовы сделать и более смелое предположение о том, что все важные любовные отношения — особенно с родителями, а также с возлюбленными и супругами — являются привязанностью в том смысле слова, в котором его использовал Боулби. Каждой подтвержденной черте привязанности соответствует определенная черта любви, а для большинства подтвержденных черт любви есть подтвержденная или очень вероятная черта привязанности (47, с. 73).
Используя опросник самоотчета по типу романтической привязанности во взрослом возрасте, авторы обнаружили, что среди группы в более 700 взрослых стили привязанности распределялись практически в том же соотношении, что и по Эйнсворт: 56% описывали свою привязанность как надежную, 25% — как тревожно-избегающую и 20% — как тревожно-амбивалентную. Тревожно-амбивалентные воспринимали любовь как одержимость, желание взаимности и единения, эмоциональные взлеты и падения, а также крайнюю степень сексуальной привлекательности и ревности. Они говорили, что легко влюбляются и часто чувствуют, что начинают влюбляться, но редко находят то, что, по их мнению, является «настоящей» любовью. Им были в большей степени свойственны сомнения в себе и непонимание со стороны окружающих.
История привязанности оценивалась по ответам респондентов на вопросы о том, как родители в целом вели себя по отношению к ним (а также друг к другу) в детстве. Тревожно-амбивалентные респонденты описывали матерей как более вторгающихся и несправедливых (чем респонденты с безопасным типом привязанности), а отцов — как несправедливых и опасных. Термин интрузивный чаще всего фигурирует у Эйнсворт и ее коллег в описаниях матерей тревожно-амбивалентных младенцев. Описания матери, совпадающие с характеристикой, данной Эйнсворт тревожно-избегающим младенцам, говорят о большей непоследовательности. Исследование Хазан и Шейвера стало важным первым шагом к проведению параллелей между ранней привязанностью и типом взрослых отношений.
После выхода в свет этой важнейшей работы начался бум исследований привязанности у взрослых. Несмотря на то, что споры на эту тему не утихают, сейчас принято выделять четыре стиля взрослой привязанности: надежный, тревожно-избегающий, тревожно-озабоченный и замкнуто-фобический (48). Также внимание ученых привлекает и так называемый дезорганизованный стиль (21, 49). Для дезорганизованного стиля также характерно переживание сильных противоречивых эмоций при возбуждении системы поведения привязанности. Люди с этим стилем испытывают как семантические, так и синтаксические трудности при создании нарратива привязанности (написании истории о личных отношениях) и склонны к диссоциации. Несмотря на то, что мы обнаружили связь «замкнуто-фобического стиля» и пограничной организации личности (ПОЛ), Фонаги и его коллеги выявили связь между дезорганизованным стилем привязанности и пограничностью (21 ⓘВозможно, существует определенная эмпирическая связь между дезорганизованной или проблемной и замкнуто-фобической (как это называется у взрослых) привязанностью, потому что оба типа связаны с наиболее тяжелым анамнезом и наиболее плачевными последствиями. В детских сценариях дезорганизация проявляется как в избегании, так и в тревоге, что соответствует замкнуто-фобическому паттерну у взрослых. Шейвер и Кларк писали о связи дезорганизации с фобичностью, но считают эти понятия принципиально разными (63). Таким образом, пока сложно проследить связь между дезорганизацией с паттернами RSQ. — Прим. авт.). Изучив обзор соответствующих исследований, они выдвинули гипотезу о том, что у пограничных личностей в анамнезе должны быть родители, которые реагируют на их высокий уровень возбуждения «отстранением, ошибками в коммуникации, ролевой путаницей, негативным, интрузивным или пугающим поведением». Следовательно, «эти дети воспринимают свое собственное возбуждение как тревожный сигнал о том, что их скоро покинут… То есть мы имеем дело с образом родителя, который отстраняется от ребенка в состоянии тревоги или ярости, на что ребенок реагирует комплементарным диссоциативным стилем» (с. 113). Сегодня нет ясных исследовательских данных, которые помогли бы четко разграничить эти две категории, кроме того факта, что при дезорганизованном стиле обязательно присутствует диссоциация.
Люди с надежной привязанностью имеют позитивные сценарии о себе и позитивные ожидания от близких отношений; они ожидают наилучшего развития событий, и близость не вызывает у них беспокойства. Тревожно-избегающие, по описанию Хазан и Шейвера, «отписались» от близких отношений. Они невероятно независимы: им никто не нужен. Тревожно-озабоченный тип склонен цепляться за отношения, беспокоиться, что другой отвергнет их, и готов на все, чтобы доставить удовольствие и заслужить одобрение. Фобически-замкнутая группа, с моей точки зрения, оказалась наиболее интересной, поскольку таких людей близость в равной степени притягивает и отталкивает. Как пишет Ким Бартоломью, «они стремятся к социальному контакту и близости, но постоянно испытывают недоверие и страх отвержения в межличностных отношениях» (27, с. 176).
Общими для стиля привязанности и абьюзивности являются хронические чувства, вызываемые ненадежной привязанностью, и то, как эти чувства могут трансформироваться в поведение у мужчин, в детстве имевших абьюзивные ролевые модели. Мужчины с проблемами с ранней привязанностью более склонны испытывать тревогу по поводу регуляции близости. Возбуждение, тревога и гнев, испытываемые ими, уходят корнями в глубинную тревогу по поводу изначального объекта привязанности.
Абьюзивным мужчинам свойственна гипертрофированная потребность в контроле близких отношений, поскольку их потребности соответствуют испытываемой тревоге, а контроль представляет собой поведение, направленное на снижение тревоги/ гнева. Эти мужчины пытаются снизить тревогу покинутости, избыточно контролируя партнершу. Детский психолог Патриция Криттенден пишет об этом так:
Тревожная привязанность может проявляться в любом возрасте. Некоторые проявления тревожной привязанности у старших детей и взрослых напоминают проявления тревожной привязанности в младенчестве: необоснованная тревога и опасения о том, где находится фигура привязанности, необоснованные сложности с сепарацией от нее/него, хронический гнев и отвержение, неспособность обратиться за поддержкой или воспользоваться ею, когда это необходимо, или же отсутствие чувств по отношению к фигуре привязанности (38, с. 131).
Далее Криттенден выдвигает предположение о том, что другие расстройства привязанности встречаются менее часто, но имеют в основе «травматическую или депривирующую сепарацию от фигуры привязанности» (с. 133).
Автор публикации
Выкладываю новости технологий и интересные статьи с темной стороны интернета.
